Статьи

Писатель журналист, в годы, о которых идёт речь,-обозреватель газеты "Комсомольская правда"

В один из декабрьских вечеров я задержался в профсоюзном комитете Сибирского отделения АН. Как всегда было много народу, и дверь не закрывалась, и, как правило, это были не обиженные люди, а профсоюзные активисты из комиссий институтов СО АН или комиссий Объединенного профсоюзного комитета (ОКП). Они приходили, дожидались своей очереди, задавали вопросы или что-то кратко рассказывали, я так же коротко отвечал, или мы обсуждали дальнейшие действия, и люди уходили. Обычный мой рабочий вечер в Академгородке зимой 1965 года.

Вот я увидел краем глаза, что вошла Татьяна Дмитриевна Третьякова и вместе с ней еще одна женщина, незнакомая мне. Татьяну Дмитриевну я знал очень хорошо. Она работала референтом в Институте математики и была профсоюзной активисткой. Билеты во все театры мы всегда покупали у нее, но этим дело не ограничивалось. Она в то время умела оказаться причастной к любым делам, касавшимся музыки и театра.

В кабинете было еще очень много людей, и женщины скромно сели на стулья у окна. Они терпеливо дождались, пока никого не осталось, а когда я вопросительно посмотрел на них, подсели поближе, к столу.

Татьяна Дмитриевна молча положила передо мной вырезку из «Комсомольской правды». «Пианистка», – прочел я заголовок. Перевел взгляд на подпись: «С. Соловейчик, наш корр». Я посмотрел на дату: 19 декабря 1965 г. Свежая газета.

Имя Симы (Симона Львовича) Соловейчика я знал. Он создал в газете рубрику «Алый парус» для подростков 16-17 лет. Хотя мне было уже далеко не 17 лет, но когда мне попадалась «Комсомолка», я всегда сразу открывал последнюю страницу, – нет ли там «Алого паруса». Материалы этой рубрики появлялись только раз в месяц, но читали их не только все подростки, все юноши и девушки, но и многие взрослые. Там возникали и разрешались жизненные коллизии молодых людей, вступающих во взрослую жизнь. Сейчас Симона Львовича Соловейчика считают «неутомимым идеалистом и реформатором образования», причем не только эпохи «оттепели».

«Алый парус» впоследствии, в 70-е, изменил свое лицо и сильно отличался от «Алого паруса» 60-х, а в 80-е – вновь изменился и сильно отличался от 70-х, но все же просуществовал три десятка лет. Его читало одно поколение юных за другим, часто находя ответы на свои вопросы. Сима Соловейчик действительно был выдающимся фантазером-гуманистом, чувствовал кожей нравственные трудности вступающих в жизнь молодых людей. А этих вопросов тогда в 60-е избегали. И боролись за нравственную чистоту с помощью партийных и иных собраний.

Имя Симы Соловейчика под статьей вызывало желание немедленно прочесть, о чем он написал. И я прочел эту статью на одном дыхании. Героиня статьи, Вера Августовна Лотар-Шевченко, пианистка, француженка, прошедшая лагеря, жила в Барнауле, где он ее и встретил, работала в филармонии и играла в пустых залах. Она поразила Симу Соловейчика своей игрой, а потом и своей судьбой, – и об этом обо всем он и написал.

Я сразу понял: Вера Августовна в Барнауле не жила, – она там погибала. И немедленно мелькнула мысль: как бы ее завлечь в Академгородок. Здесь бы она ожила. Академгородок - это именно то место, где должны жить такие люди.

Я помолчал, а потом сказал об этом вслух. У женщин сразу загорелись глаза. Стало понятным, что они очень хотели бы этого, и ко мне пришли именно с таким предложением.

– А захочет ли она приехать? Оказалось, что Третьякова уже поговорила с директором Новосибирской филармонии, и тот сказал, что он мог бы решить вопрос о приеме ее на работу, но сначала нужно приехать, дать концерты и показать себя. Кроме того, она должна быть прописана в Новосибирске.

– Конечно захочет, – уверенно сказала Татьяна Дмитриевна. Она там просто прозябает. Татьяна Дмитриевна была, как всегда безапелляционно уверена, что если она так думает, то так думают все. Она прошла войну, и была импульсивна и решительна. И хотя действовала интуитивно, чаще всего оказывалась права.

Я рассказал историю Веры Августовны Лотар-Шевченко на заседании президиума Объединенного комитета профсоюза. Все сразу же зажглись идеей пригласить ее жить в Академгородок. Владимир Иванович Немировский, директор ДК «Академия» сказал, что он договорится с Новосибирской филармонией об организации концертов. Лев Георгиевич Лавров, зам. Председателя СО АН по общим вопросам, сказал, что он поддерживает идею приглашения, но очень трудно будет провести решение о выделении ей квартиры через Президиум СО АН. Но если такое решение будет, она получит прописку. Сибирское отделение АН имеет право приглашать людей из других мест.

Все понимали, что говорить предварительно с академиком Лаврентьевым о Лотар-Шевченко совершенно бесполезно. Он не поймет нас и просто зарубит этот вопрос на-корню. Все знали о его отношении к людям искусства и спорта. Он постоянно говорил, что научные работники должны интересоваться только наукой. И ни на что не отвлекаться. Надо было сделать так, чтобы на заседании Президиума СО АН оказались наши сторонники, чтобы хотя бы 2-3 академика поддержали проект решения, который мы составим и предложим.

первая часть нашего плана

Мы решили начать с организации концертов Веры Августовны в Новосибирске и Академгородке.

Владимир Иванович связался с Верой Августовной, и она дала согласие выступить. Потом он быстро договорился с новосибирской филармонией о четырех концертах, – двух в городе и двух в Академгородке. Причем концерты в ДК «Академия» он решил взять «на гарантию». Это означало, что независимо от того, какая будет выручка от продажи билетов, филармония получит оговоренную сумму. Это был определенный риск, но мы решили пойти на него, поскольку иначе филармония не хотела отдавать нам два концерта. В Академгородке тогда жило не так много людей, и директор филармонии считал, что зал будет пустой. Сам ДК по существующим правилам не мог организовать концерт и продавать билеты. Не мог и оплатить с выручки исполнителю.

Были назначены дни концертов. ДК развесил объявления с кратким рассказом о Вере Августовне во всех институтах. Билеты на оба концерта были раскуплены мгновенно. Филармония позаимствовала материалы из нашей рекламы и тоже сумела продать почти все билеты на оба концерта в Новосибирске.

Веру Августовну привезли из Барнаула на автомобиле, поместили в гостиницу. Тогда я впервые увидел ее и познакомился. Ее окружили вниманием и заботой. Все время рядом с ней была Татьяна Дмитриевна Третьякова, профессор НГУ Кирилл Алексеевич Тимофеев и его супруга, член-корреспондент Алексей Андреевич Ляпунов тоже с супругой, члены французского клуба, и вообще ее все время окружала толпа людей, желающих познакомиться с ней или просто сказать что-нибудь. Вера Августовна смущалась. По-русски она понимала все и сказать тоже могла все, но с сильным акцентом, коверкая падежи и окончания слов. Некоторые говорили с ней по-французски, и тогда она оживала, и лицо ее выражало признательность.

Была она сутула, а большие руки, которые она старалась куда-нибудь спрятать, мало походили на руки пианиста. Пальцы были какими-то корявыми с артритными утолщениями на суставах. Было непонятно, как она будет играть такими руками. Неужели можно такими пальцами извлекать звук? Неужели она может играть быстрые вещи?

Когда Вера Августовна вышла на сцену ДК и села к роялю, переполненный зал замер. А когда она положила руки на клавиатуру, зал охнул. Все увидели ее руки. Но вот она начала играть, и теперь уже не было никого и ничего. На сцене был замечательный исполнитель. Пианист с большой буквы. Ей не требовалось ни малейшей скидки на годы тяжелой лагерной жизни без рояля, на мучивший ее артрит. Она играла. У нее для каждой вещи была своя, не всегда привычная, музыкальная трактовка. Она в музыке была Личностью, и играла так, как она понимает, как чувствует – и Баха, и Бетховена, и Шопена, и Дебюсси ... И для меня, и для многих ценителей музыки это был необычный Бах, еще более мятущийся Бетховен, пламенно-революционный Шопен и совершенно незнакомый Дебюсси.

На ее первом концерте было много преподавателей Новосибирской Консерватории, музкальных деятелей и просто любителей музыки. К слову сказать, на второй концерт музыкальная профессура не пришла, – трактовка Веры Августовны им не понравилась.

Успех был полный. Ее долго не отпускали... На сцену вышел член-корреспондент Ляпунов. Владимир Иванович Немировский попросил его приветствовать Веру Августовну по-французски. Видимо он нашел теплые слова приветствия вместе с которыми он вручил ей большой букет цветов. Цветы – зимой, - тогда это было практически невозможно. Вера Августовна была растрогана. Да и все в зале, знавшие ее судьбу тоже.

Сейчас, готовя это материал, я с удивлением прочитал, что, оказывается, у Алексея Андреевича Ляпунова не было музыкального слуха. Но тогда он и вида не подал.

Наконец большая часть публики разошлась, а Веру Августовну окружили люди, желавшие сказать ей хотя бы два слова. Рядом с ней остались академик Леонид Витальевич Канторович, академик Александр Данилович Александров, член-корреспондент Алексей Андреевич Ляпунов, профессор Кирилл Алексеевич Тимофеев, и многие другие ученые, которые всегда ходили на все концерты в нашем ДК и на все встречи с исполнителями и артистами. Мы знакомили их с Верой Августовной. А она, наверное, давно отвыкла от такого внимания и еле сдерживала чувства. Безусловно, она первый раз в жизни видела столько академиков рядом, но не подала и виду. Вера Августовна в любом обществе становилась сразу центром внимания, - она была истинной француженкой.

Несколько дней Вера Августовна прожила в гостинице «Золотая Долина», которую мы ей оплатили. Отсюда она ездила на концерты в город за 30 км, но не на такси, а на автомобиле с водителем из гаража Президиума СО АН. А академики, членкоры и доктора, – и десятки, а, может быть, и сотни людей звонили Владимиру Ивановичу Немировскому, спрашивая билеты на второй концерт. Конечно у него был оставлен резерв, но, наверняка, на всех желающих нехватило.

Обратно Вера Августовна уезжала, как триумфатор: Она покорила своим талантом и Академгородок, и Новосибирск. Конечно, она захотела переехать в Академгородок. И директор новосибирской филармонии предварительно согласился принять ее на работу. Но для этого нужна была новосибирская прописка. И тут была вся закавыка. Принять на работу нельзя без прописки, а прописаться можно было, только получив квартиру в СО АН. Мы решили все же нарушить первое правило и вначале принять ее в ДК, чтобы легче было решить вопрос о выделении квартиры.

вторая часть нашего плана

Теперь можно было приступать ко второй части моего плана. Мы распределили между собой функции. Лев Георгиевич Лавров должен был подобрать свободную двухкомнатную квартиру. Владимиру Ивановичу Немировскому поручалось попросить активного участника культурной жизни Академгородка, нашего доброго гения и мага в вопросах культуры академика Леонида Витальевича Канторовича выступить на заседании Президиума с предложением о приглашении Веры Августовны в Академгородок и выделении ей квартиры. Мы также распределили другие роли – кто-то взял на себя разговор с Ляпуновым о его выступлении на Президиуме СО АН, кто-то должен был поговорить академиками Воеводским, Будкером, Соболевым, Марчуком. На каждого члена Президиума СО АН подбирался тот из наших активистов, кто был знаком с ним и мог спокойно и убедительно объяснить, почему нам в Академгородке нужна пианистка Лотар-Шевченко. Я взялся поговорить с академиками Андреем Михайловичем Будкером и Владиславом Владиславовичем Воеводским. К тому времени я их уже хорошо знал, и они мне, как люди, очень нравились. Кроме того, вместе с Лавровым мы подготовили проект решения Президиума СО АН о выделении квартиры и проект письма от академика Лаврентьева к Вере Августовне с приглашением. Кроме того, я придумал ход, чтобы обойти нарушение законодательства, запрещавшего выделение жилья людям, не работавшим в СО АН, – я написал в справке для Президиума, что она принята на работу в ДК «Академия». Это было незаконно, – ДК тоже не мог принимать на работу без прописки, но для решения вопроса на Президиуме СО АН было важно, что она уже работает в Академгородке.

Лев Георгиевич подобрал из резерва Президиума СО АН свободную двухкомнатную квартиру в тихом месте, практически в лесу, на ул Терешковой в д.№4 на втором этаже.

Академик Канторович взялся представлять вопрос о выделении квартиры на Президиуме СО АН.
Академик Будкер сказал, что он активно поддержит это предложение, хотя и оговорил, что с квартирами в СО АН туго, и каждая квартира – на вес золота.

Академик Воеводский тоже сказал, что, конечно, он поддержит.

Академик Марчук сказал, что он не будет возражать.

Член-корр. Ляпунов не был членом Президиума, но сказал, что придет на заседание и выступит.

Наконец, подготовка была закончена, и мы с Лавровым еще раз обсудили, все ли сделано, чтобы получить нужный результат. Лев Георгиевич попросил кого-то из ученых секретарей Президиума включить этот вопрос в официальную повестку дня Президиума и передал бумаги.

заседание Президиума СО АН

И вот идет заседание Президиума. И Канторович, и Будкер, и Воеводский пришли и сидят за столом Президиума. Конечно, здесь и академик Марчук, и член-корреспондент Тимофей Федорович Горбачев и химики – академик Боресков и академик Николаев. Геолог академик Трофимук. Остальных не помню. Ляпунов и Лавров – на стульях рядом со мной, руководителями хозяйственных служб и сотрудниками аппарата Президиума (я всегда про себя называл это – стулья для челяди).

Лаврентьев, зачитывая очередной вопрос повестки дня, всегда поднимал очки на лоб и поднимал бумагу к глазам. Вот и сейчас он поднял очки на лоб и медленно прочитал: «О выделении квартиры пианистке ДК «Академия» Лотар-Шевченко Вере Августовне на семью из одного человека».

– Кто это Лотар-Шевченко? Нет, это что-то не то..., – сказал Михаил Алексеевич, откладывая бумагу в сторону.

Оказалось, что фамилия Лотар-Шевченко Михаилу Алексеевичу совершенно незнакома. Он на концерты никогда не ходил. У него не было слуха. Никто и не пытался предложить ему билеты или просто пригласить на концерт. Это вызвало бы его глубокое непонимание, – и знали об этом не только мы.

Наступила критическая минута. Обычно в таких ситуациях все молчали, – никто не решался идти наперекор «деду», уже фактически высказавшему свое мнение.

И тут встает, мгновенно вспотевший и взлохмаченный, как маленький воробушек, академик Леонид Витальевич Канторович. Лицо его покрылось красными пятнами, вид – очень возбужденный. Голос срывается на фальцет:

– Нет, это надо подписать, – выкрикивает он. Крик у него слабый. Голос тихий, даже тогда, когда он кричит. – Это очень важно. Она француженка и великая пианистка. Она десять лет отсидела в лагерях. Именно такие люди нужны в Академгородке. Она нужна ...

Михаил Алексеевич пытается его перебить.

– Леонид Витальевич!

– Не перебивайте меня, – парирует Канторович.

– Да Вы садитесь...

– Я не сяду, пока не скажу всего, что я думаю, и пока вы не примете положительного решения.

Все засмеялись, и напряжение слегка спало.

Леонид Витальевич говорил еще минуты три, а потом сказал:

– Ну вот. Теперь я все сказал и могу сесть.

А Лаврентьев, надеясь на поддержку членов Президиума, всегда очень консервативных, спросил:

– А что думают другие по этому поводу?

Встал академик Будкер.

Как я был рад в этот момент тому, что Андрей Михайлович, все понимающий, мудрый Будкер встал. Я знал, что для Лаврентьева его выступление будет неожиданным.

– Михаил Алексеевич, – сказал он, – вы знаете, что я всегда выступаю против разбазаривания квартир. Все мы знаем, что каждая – весьма ценна. В нашем институте сегодня десятки научных сотрудников высокой квалификации не имеют жилья или живут в коммунальных квартирах. Но этот случай особый. Профсоюзный комитет правильно принял ее на работу в Дом Культуры. Такой человек, как она, только добавит престижа Академгородку. Престижа и притягательности. После ее концерта хочется работать с утроенной энергией. Я за то, чтобы выделить ей квартиру.

На душе стало немного легче. Но как поведут себя остальные члены Президиума СОАН? Их поведение почти всегда непредсказуемо. И они привыкли поддерживать Лаврентьева. По крайней мере, не идти наперекор его мнению. А он уже высказался.

Как всегда, несколько смущаясь, поднимается академик Воеводский. У него на лице добрая улыбка, и он понимает, что идет наперекор мнению Лаврентьева, которому многим обязан. Говорит он мягко и просительно:

– Михаил Алексеевич, многие были на ее концертах в Академгородке. Вы понимаете, она снова выступает после 10 лет лагерей. И играет замечательно.

И это выступление было для Лаврентьева неожиданным. Он понимал, что происходит что-то странное. Члены Президиума хотят дать квартиру какой-то пианистке. Такого раньше никогда не бывало. Обыно академики яростно сражались за каждую квартиру. Если бы речь шла о докторе наук, пусть даже кандидате, а тут ... пианистка.

И тут рядом со мной встает член-корреспондент Ляпунов, к мнению которого Михаил Алексеевич относится с большим уважением:

– Да, Михаил Алексеевич. Это особый случай. Мы просто обязаны пригласить такого человека в Академгородок и дать ей жилье. Ее необходимо поддержать. Ученые всегда поддерживают таких людей. И она нужна нам всем. Я прошу Президиум решить этот вопрос положительно.

Лаврентьев закряхтел, как всегда он делал в трудных случаях, и начал смотреть другие бумаги, которые мы приложили к решению. Иногда произносил вслух какие-то написанные там фразы. Чаще невнятно бормотал. Просмотрел вырезку из «Комсомольской правды» со статьей Симы Соловейчика. Потом прочитал внимательно текст письма, где внизу стояла его фамилия. Приглашение должно было уйти от его имени. Мне показалось, что письмо ему понравилось. Не только я, – все напряженно глядели на него. Лаврентьев еще раз посмотрел на членов Президиума.

– Подписать? – неуверенно сказал он. Потом с надеждой посмотрел на Марчука и других членов Президиума. – Кто-нибудь возражает?

Он еще надеялся на это. Но никто не возражал. Марчук промолчал, как и обещал. Промолчали и другие члены Президиума.

– Вот видите! – снова вскрикнул Канторович, – все «за».

Опять все засмеялись. Улыбнулся и Лаврентьев:

– А что вы уже взяли ее на работу? – спросил он меня.

Да, Михаил Алексеевич. Она уже работает в Доме Культуры. Но выступать будет от филармонии. С Новосибирской филармонией уже договорились.

– Какие Вы быстрые, – сказал он то ли одобрительно, то ли с осуждением, – я так и не понял.

– Хорошо, – сказал он, – раз так ..., - он пожевал губами, – мы подумаем.

Это было неожиданно. Я уже думал, что он сразу подпишет. Но Лаврентьев редко принимал решения сразу. Особенно те, которые ему не нравились. «Мы подумаем», - означало, что он посоветуется с Верой Евгеньевной, своей женой, которую мы все за-глаза звали «бабой Верой».

На следующий день я поговорил с Гурием Ивановичем Марчуком и попросил его напомнить Лаврентьеву о письме. Гурий Иванович похмыкал, но согласился.

Я так и не знаю, говорил ли он с Лаврентьевым, но вскоре решение Президиума СО АН о выделении квартиры, и письмо с приглашением Вере Августовне Лотар-Шевченко были подписаны. Либо Вера Евгеньевна тоже с кем-то поговорила и сочла, что нельзя идти наперекор общественному мнению. Либо она вспомнила, что когда-то жила в Париже, и встретилась с Михаилом Алексеевичем именно там. И решила помочь, француженке...

Не знаю, как было на самом деле, но я вздохнул с облегчением.