Пресс-центр
I тур. Основной конкурс (28 июня)
По-видимому, в начале сей заметки автор должен признаться в том, что он не является музыкальным гурманом и большим знатоком пианистического искусства, а способен лишь высказать свое недалекое – скорее всего, близкое к среднему, массовому – ощущение от выступлений. Будучи одновременно корреспондентом и беседуя с пианистами-профессионалами, автор все более убеждается в том, что отсутствие единых критериев в оценке конкурсантов, разница вкусов, профессионального опыта и уровня мышления тех, кто пытается оценивать исполнения на конкурсе, а главное, наличие различных пианистических школ и педагогических методов – все это делает почти невозможным существование «истины в последней инстанции».
Этот факт должен утешить конкурсантов, читающих различные мнения, ибо их задача сейчас – двигаться вперед, несмотря ни на что. Тем более что мнение членов жюри может совершенно не совпадать с тем, что транслируют те или иные рецензенты «Дневника конкурса».
Да простят меня сами исполнители и читатели, но автор сей заметки никак не мог избавиться от ощущения некоего безотказного мотора, вживленного в двух утренних конкурсантов, представляющих классы двух разных педагогов Московской консерватории. Поэтому при прослушивании и Дарьи РЕДИНОЙ, и Романа МАРТЫНОВА в голове периодически всплывало понятие «perpetuum mobile». Поразительная темповая стабильность Дарьи, ее техническая оснащенность и четкая пальцевая техника в произведениях Баха, Моцарта и Шопена и удивляли, и настораживали отсутствием хоть какой-то «слабинки». Поэтому когда в программу ворвался «Этюд-картина» Рахманинова, удалось, наконец, выдохнуть с облегчением: Дарья – живой человек, а не совершенный исполнительский аппарат. Бурный драматизм, трагический колорит Рахманинова, казалось, очень близки Дарье и раскрывают ее индивидуальность. Несомненно, очень удалась пианистке и Рапсодия № 10 Листа. Бравурность, блеск, динамические перепады, ровнехонькие, почти игрушечные глиссандо, холодноватая красочность Листа, его виртуозные эскапады – все это было для конкурсантки абсолютно освоенной, «родной» территорией.
Восприятию игры Романа Мартынова слегка мешала его сгруппированная, прикованная к клавиатуре посадка, без малейшего отрыва, без полета рук. Однако порадовал какой-то очень человечный, гибкий звук пианиста; деликатность в исполнении пьес Баха-Рахманинова; замечательное «отпускание» звучности в piano в сонате № 21 Бетховена. Но именно в Бетховене возникло и ощущение некой «шарманочности», механистичности, «холодного носа», преобладания техники над музыкой, порой прямолинейности звукового удара.
В исполнении Ольги ДАНИЛОВОЙ (студентки V курса РАМ им. Гнесиных; педагог – профессор В.Б. Носина) более всего поразила живущая внутри исполнительницы некая внутренняя поступательность, позволяющая вносить в любое произведение логику связности. «Фантазия и фуга» Баха, на наш сугубо субъективный взгляд, прозвучали с осознанием органной природы композитора: все было сделано исключительно пальцами, и регистровые переключения прелюдии были вполне ощутимы. Ровность, четкость и выдержка отличали также исполнение фуги. «Трагическая соната» Метнера произвела впечатление большой внутренней силы, которую сдерживала пианистка. Отсюда рождалось ощущение уверенности и наполненности игры, будь то в лирике или в полиритмическом бурлении фактуры. Поражало видимое отсутствие труда и то спокойствие, с которым пианистка справлялась с темпераментными взрывами и эмоциональными перепадами этой драматичной музыки. Темперамент был продемонстрирован Ольгой в исполнении полного контрастов Скерцо Шопена. Здесь смелые rubato, уводившие в состояние раздумья, были «говорящими» и осмысленными.
Владимир ЗОЛОТЦЕВ, на прошлом конкурсе получивший II премию в юношеской группе, ныне является первокурсником Московской консерватории (класс профессора С.Л. Доренского). Природное дарование пианиста налицо: длинные мягкие руки, очень свободное и спокойное самочувствие Владимира за роялем. В исполнении и сюиты Баха, и трех пьес Чайковского бросались в глаза простота, естественность, непринужденность. Здесь впору было бы сказать «играет, как дышит», но все-таки что-то останавливало. Были ли здесь проникновение в стиль, осмысленность, индивидуальность?
Соната-фантазия Листа «По прочтении Данте», казалось, была сыграна совсем другим человеком. С болью, с самоотдачей, с артистизмом. Рояль стал оркестром. Звучание стало большим концертным стилем. Появились философская масштабность, «тяжеловесность», трагическое, роковое начало. Казалось, что исполнитель вбирает в себя все многообразие листовского мироздания, что в нем проснулась романтическая свобода. Запредельная по сложности крупная техника Владимира позволяла создавать нарастания, властно захватывающие слушателя. Взрывая наше восприятие своими diminuendo и crescendo, композитор и пианист каждый раз выдавали все более мощную волну в этом шквале мыслей-образов-эмоций.
Но какое бы сильное впечатление игра В. Золотцева ни произвела на такого широкого слушателя, каким является автор сей заметки, хочется пожелать пианисту, прежде всего, прислушаться к голосам профессоров-профессионалов, подопытываться у членов жюри их компетентного мнения. И тогда он сможет ответить себе на вопрос: а насколько впечатление, производимое им, является сюиминутным и внешним? Постановка этого вопроса – необходимейшее условие дальнейшего развития.
Марфа Треплева
